И вот решение — вернуть дело в Ярославль. Всем всё стало понятно. Суд даже не удалился в совещательную комнату. Вердикт был готов заранее.

Председатель суда прямо на заседании сказал адвокату Марову: «Михаил Алексеевич, что мы можем сделать? Вы же знаете нашу систему».

Когда юрист такого ранга, генерал-лейтенант, говорит такую вещь, понятно, что будет не суд, а расправа. Завтра, безо всяких доказательств, мне дадут срок, а в тюрьме физически расправятся, как и обещало начальство ФСБ: «Сдохнешь в тюрьме».

Было понятно, что следствие не то что собирает доказательства моей виновности, а уничтожает доказательства моей невиновности. Мне приходилось прятать их от следствия.

Между тем следователи агрессивно фабриковали дело против меня.

Однажды мой агент Семён сообщил, что его допрашивал Барсуков и требовал на меня показаний. После допроса Семён скрылся. Тогда прокуратура арестовала его брата. Адвокат пытался встретиться с подзащитным, но его не пустили. И пока он стоял в коридоре, он слышал стоны и крики. Брата агента пытали. Через два дня его выпустили еле живого, адвокат подобрал его почта без сознания рядом с прокуратурой. Агент мне позвонил и говорит: «Помоги брату добраться до больницы, я сам не могу приехать, боюсь». Я приехал, смотрю, брат моего агента лежит на заднем сиденье в машине адвоката, весь избитый, с запёкшейся кровью. Мы вызвали «скорую». И тут мне стало страшно. Передо мной лежал тридцатилетний мужик, метр восемьдесят ростом и плакал: «Ребята, меня били восемь часов битами и требовали показаний на Литвиненко, которого я не знаю, и на моего брата. Это хуже, чем в гестапо». Он написал жалобу генеральному прокурору Устинову, которая осталась без последствий. Эта жалоба есть в моём уголовном деле.

Тогда я понял, что рано или поздно кто-то не выдержит и меня оговорит.

Тут, кстати, случился забавный эпизод. Звонит мне неожиданно секретарша Аминова (доверенного банкира Патрушева и Иванова) и спрашивает, когда у меня день рождения. «А вам это зачем?» — «Вячеслав Маркович хочет вас поздравить. И просит вас встретиться с ним в понедельник или во вторник".

Я обалдел, ну, думаю, что это с Аминовым, чего он вдруг обо мне вспомнил. Только позже понял: в тот день проходила последняя встреча Путина с Березовским. Они долго выясняли отношения. И вся эта камарилья бегала, не зная, чем встреча закончится. Вдруг помирятся, станут братьями, а команда к этому не готова. Березовского-то они в это время мочили, Литвиненко по их милости на нарах посидел. А теперь что? Вот Аминов и звонил. Наводил мосты на всякий случай. Я-то после выхода из тюрьмы с Березовским часто стал общаться, а они к нему подойти боялись на пушечный выстрел. Но в тот день было неизвестно, кем выйдет Березовский из Кремля — другом или врагом. Я встретился с Аминовым, когда ещё никто не знал о результатах этой встречи. Он сделал радостное лицо.

— Саша, Саша! Мы тебе поможем. Мы позвонили прокурору во Владимир. Я его хорошо знаю. Там сказали, что дело прикроют, никто тебя не посадит, снимут все обвинения.

— Слушайте, Вячеслав Маркович, — поправил его я, — не Владимир, а Ярославль.

— Ах да, я перепутал — Ярославль. Ну, ты понимаешь, у нас всё схвачено… Как мы Гуся-то уделали?!

— А как? — сделал я удивлённое лицо.

Я почувствовал, что Аминов может интересные подробности разболтать, чтобы снять у меня информацию о разговоре Березовского с Путаным.

Я стал Аминову поддакивать:

— Да, да, Гуся вы здорово запрессовали. Гусь это заслужил. Он про меня всякие гадости писал. — И тут же про своё: — А с прокурором это всё наверняка, Вячеслав Маркович, не подведёт?

— Да что ты! — отвечает. — Если Гуся запрессовали, уж с тобой-то мы вопрос решим. Мы можем на любого возбудить дело, любого выпустить. Это не проблема. У нас в прокуратуре свои люди. Им проплатили. Патрушев и Иванов в курсе, это ведь по их просьбе…"

Вот так я выяснил, кто и как с Гусинским разбирался, а заодно и понял, что у меня никаких шансов — у них всё проплачено.

Перед судебным заседанием, где решалась юрисдикция, следователь Барсуков сказал моим адвокатам: «Не надейтесь, мы не успокоимся, пока его не осудим». А один из сотрудников ФСБ сказал мне: «Если тебя опять признают невиновным, мы не с тобой уже будем разговаривать. Начнём разбираться с твоей женой и сыном». Он прямо сказал: «Думаешь, отвертишься? Ты предал систему и должен быть наказан".

…После того заседания я понял, что фактически меня лишили гражданских прав в России. Я и моя семья находимся вне закона, вне защиты. Государство отлучило нас от государства.

Система, я тебя знаю

И я понял — чтобы спасти семью, надо бежать из страны. Вот тогда у меня созрел план побега. — Ты его сам придумал?

— Сам, но советовался с друзьями. — Тебе было с кем советоваться?

— Да, было. Друзья мне помогли. И я им благодарен. Как говорится, имя твоё неизвестно, но подвиг — бессмертен.

У меня было три задачи. Во-первых, уйти самому, во-вторых, переправить семью, а в-третьих, все документы, которые подтверждали мою невиновность. Несколько ящиков.

С самого начала, когда ФСБ стала нарушать закон по отношению ко мне, я, как меня и учили всю жизнь, начал документировать преступную деятельность этих людей и их подельников. Начал писать им рапорта, жалобы, на которые они, естественно, давали бестолковые ответы, но ставили-таки свои подписи. И я это кропотливо собирал. Понимал, что придут с обыском и всё изымут. Поэтому документы прятал в надёжном месте. Оно было устроено так, что только я имел к нему доступ и никто другой. И ни через агентуру, ни техникой, ни наружным наблюдением они не могли установить, где находятся эти документы.

У меня был человек, с которым я фактически не общался, чтобы не засветить его, — хороший, профессиональный агент. Этот человек знал, что в решающий час он должен будет вывезти документы в надёжное место.

И я, естественно, понимал, что за мной следят по высшему разряду.

Меня хорошо учили, я знаю розыскную работу, знаю, как идёт контроль за объектом. Когда объектом стал я сам, то эти знания, весь мой опыт мне очень пригодились. За мной должна следить наружка и стоять прослушивающая техника, а в моём окружении должен быть агент. В Конторе обязательно есть опер, который меня разрабатывает.

Во-первых, я установил, кто меня курирует. Оказалось, мной занимается первый отдел Управления собственной безопасности. И мне не составило труда вычислить, что мой разработчик — майор Мадекин. Следующий шаг: найти в окружении разработчика своего агента, от которого я мог бы получать оперативную информацию. Провёл контрразведывательную работу. И нашёл такого сотрудника.

Затем мне надо было выяснить, кто агент в моём окружении. А как установить агента? По линии поведения. Начал наблюдать, кто какие вопросы задает, как ведёт себя в той или иной ситуации. Выяснил. Оказалось, друг дома.

Далее. Информация по технике подтверждается через агентуру, и наоборот. Долгое время ту информацию, что давал на технику, я подтверждал через агентуру, и всё стыковалось. Если я говорил по телефону или агенту, куда, к примеру, пойду, то обязательно там и появлялся. Они были уверены, что я под полным контролем. Никогда их не обманывал.

У них создалось впечатление, что я на крючке. Человек, который следил за мной, мне постоянно звонил и спрашивал: «Ты где есть?» Его основная задача — контроль за моим передвижением. Я даже специально однажды поехал в Сочи, на море. Я заранее сообщил об этом агенту, а он говорит: «Давай я с тобой поеду», и меня отпустили. Потому что агент был рядом. Им спокойно, и мне спокойно.

Поначалу за мной поставили наружное наблюдение. Глупо от него убегать. Гораздо лучше, чтобы они его сами сняли за отсутствием необходимости. И я установил с наружкой контакт, ездил на небольшой скорости, если они отставали на светофоре, ждал. Доходило до того, что если им надо было поменяться (у них, допустим, в три часа смена), мы договаривались. Они просили: «Ты можешь полчаса из центра не уезжать?» Я говорил: "Конечно. Я вас подожду.. Потом мне вся эта езда друг за другом надоела. Ездят за мной три машины, я им целый день рассказываю, куда поеду, жду их, а они ждут меня.